Audio Note. Комплект аппаратуры

Но вот передо мною комплект аппаратуры, который ставит меня в затруднительное положение: рассуждая о нем с объективных позиций, я могу сказать многое — и не скажу ничего. Ничего существенного, содержательного: эта подборка произведений "Audio Note", ясное дело,— образец прекрасного, "высокого" лампового звука. Предлагаемые вниманию читателя аппараты для своего аналогового вида в известном смысле эталонны, точнее — образцово-показательны, типичны. Они как бы концентрируют в себе самые характерные, радикальные особенности аналогового ощущения звука, даже психологии, если позволительно так выразиться. Разумеется, позволительно, и вот почему: контактируя с этими детищами "Audio Note", воспринимаешь их не как технические объекты, а как организмы, едва ли не живые, одушевленные.

Контрольный тракт:

проигрыватель компакт-дисков "Audiomeca Mephisto II";

цифро-аналоговый конвертор "Chord DAC64";

цифровой симметричный кабель "Harmonic Technology Cyber-Link";

предварительный усилитель "Pass Labs XO";

усилитель мощности "Aleph 30";

межблочные симметричные кабели "Harmonic Technology Pro-Silway II"

кабели к AC "Audio Note AN-SPz";

акустические системы "Audio Note AN-E/Spe".

Испытываемый тракт:

транспорт компакт-дисков "Audio Note CDT2" (S3380);

внешний блок ЦАП "Audio Note DACS.lx Signature" ($5020);

предусилитель "Audio Note M3 Line" ($5700);

моноусилители мощности "Audio Note Ankoru" ($24000);

акустические системы "Audio Note AN-E/Spe" ($4170),

подставки для них "Audio Note E Stands" ($485);

межблочные и цифровые кабели "Audio Note AN-Vx";

кабели к AC "Audio Note AN-SPz".

И то, как усилители — эти многоламповые создания, нагревают воздух в комнате — будто бы в одном замкнутом объеме с тобою дышат, излучают тепло какие-то тела, со своим метаболизмом, с циркуляцией крови; и то, как компоненты общаются, понимают друг друга — будто животные одного вида... Все это вещи с точки зрения "строгого" теста несущественные,— но они помогают не столько понять, сколько прочувствовать замечательные произведения японо-английской инженерии и стоящую за ними конструкторскую мысль. Впечатление органики на редкость сильно, можно сказать уникально,— именно оно резко выделяет наиболее совершенную продукцию "Audio Note" вообще и данный комплект в частности из всей массы аудиотехники. Я вовсе не утверждаю, что по этой причине изделия названной фирмы самые лучшие. Так это или нет, судить не берусь, но аппараты в описываемой спайке впечатляют последовательностью решения, отработанностью концепции. На редкость ясная постановка задачи — и на редкость целенаправленное ее выполнение. Но задача настолько специфична — на грани (или за гранью) снобизма, что делает эту аппаратуру совершенно обособленной среди других представителей аудио-мира и, пожалуй, исключает возможность контакта отдельных компонентов с чужеродными представителями (об эксперименте с таким контактом я расскажу ниже). Словом, наши герои — совершенно как птицы одного вида, которые не могут понимать птиц другого вида,— так, скажем, гуси не понимают бакланов... Говоря об образцовости нашего тракта для определенного вида, я, таким образом, указываю на его высокое качество. Тут попросту бессмысленно говорить о качестве отдельных параметров звучания: акустической панорамы, частотно-регистрового баланса, тембра, артикуляции,— все они почти совершенны. Другое дело, что само их совершенство весьма специфично — и эту специфичность я постараюсь раскрыть. Если аппараты в своей демонстративной, чопорной обособленности не желают понимать технику иного происхождения, то их создатели (Кон-до-сан, как прародитель усилителей "Ankoru", и г-н Квортруп, отец всего комплекта) нимало не склонны снисходить до рефлексии по поводу вкусов потребителя. Тем самым, конечно, значительно сужается круг лиц, которым эти творения придутся по душе, точнее, резко очерчивается круг мыслящих и чувствующих так же, как своевольный японский гении зато эти люди непременно окажутся фанатами, для которых Кондо с Квортрупом, что называется, сэн-сэи. Что ж, вступить, хотя бы на время, в пределы этого круга, почувствовать себя адептом некой структурированной аудиосекты, принять участие в практикуемой ею утонченной медитации — и интересно, и сладостно.

Главный содержательный аспект звучания предлежащей техники - медитативность. Но не расслабленная, а по-японски напряженная. Нет ни малейшего смысла слушать этот комплект, не вслушиваясь. Психологически сеанс прослушивания тракта и посещение концерта однородны. Вслушиваясь, воспринимаешь послание Кондо и Квортрупа, фактически - предлагаемую ими посредством аппаратов манеру прочтения конкретных записей и звукозаписи в целом. И - либо отторгаешь это послание — для чего требуется напряженная борьба,- ибо оно и убедительно, и на редкость суггестивно, либо — смирившись — поддаешься внушению сэнсэев. Приобретая данный комплект, вы не пополняете свой бытовой антураж престижным звуковоспроизводящим средством - вы заводите у себя дома представителя весьма тоталитарной аудионотовской структуры, который с истинно самурайским самоотвержением посвящает всю жизнь одному: проповедовать вам свою аудиоверу. А вера эта выражается в следующем credo: Музыка как Звук. Здесь есть любопытный парадокс, который не так просто пояснить. Фанатическое внимание к звуку делает описываемый комплект исходно объективным ко всем его параметрам. Нет и тени какой-либо специфической стабильной тембровой окраски: нельзя сказать, что звук "открытый" или, напротив, приглушенный и матовый; совершенно невозможно в одном слове определить характер артикуляции: замечание вроде того, что она-де отчетливая, дробная, одно- или разнообразная, применительно к комплекту абсолютно бессмысленно. Тембр бесконечно меняется, артикуляция изумляет даже не подробностью, богатством деталей и т. п., а беспрестанным изменением своего характера. Казалось бы, и декларативно (то есть по конструкторскому сверхзаданию), и фактически наш комплект с пристальной объективностью относится к звуковой дорожке и должен давать о ней очень точное, неискаженное представление. Но, во-первых, сама повышенная пристальность, с которой аппаратура всматривается во все звуковые детали, создает специфический эмоциональный настрой погружения. Этот настрой ложится поверх чувств, которые несет какая угодно музыка, какой угодно исполнитель. Слушая ли попсового и прохладно-душевного Стинга, внимая ли величественному Фрицу Райнеру, с его изысканно-громыхающим Штраусовым "Заратуштрой", или вдыхая мистически легкий, эфирный дух концертов Вивальди, мы неизменно участвуем в действе погружения в звук. С мрачноватой серьезностью и даже с некоторым самоотречением мы опускаемся в глубины звуковой информации - глубины, наполненные светом прекрасным, но смутным, из-за обилия плавающих в водах содержательных деталей. Во-вторых. Не знаю, как уж это получается технически, но, внимая согласному пению аудионотовской семейки, с полной отчетливостью ощущаешь, что уши воспринимают не считанный и озвученный трек, а реакцию аппаратов на подробности трека. Ламповые друзья ощутимо стоят между нами и треком: дорожка диска бежит себе, потоком забрасывая в аппаратуру информацию, и — что-то такое происходит в ламповых пустотах... что-то оживает, пробужденное посылом с диска, и из этого нечто рождается музыка, словно бы не извлеченная с носителя, а сложенная внутри вакуумных колб в ответ на возбуждение извне.

Переходя к более предметному описанию звучания данного комплекта, я постараюсь раскрыть механику этого ощущения. Но сперва должен сказать о подборе записей, послуживших звуковым материалом теста. Собственно, в подборе записей ничего специфического не было; по своему обыкновению, я слушал самую разнообразную музыку, ни в чем не придерживаясь системы, стараясь лишь, чтобы были представлены записи достаточного временного спектра (от архивных до современных) и чтобы они разнились по плотности звуковой ткани (от рояля до большого оркестра). И постепенно из непредумышленного набора вырисовались диски наиболее эффективные для того, чтобы оттенить элегантные и замысловатые черты комплекта. Усилители "Ankoru" весьма мощны для однотактных, да и АС предназначены к деятельности на поприще "большого звука", способны создавать значительную громкость и насыщение. Все это, казалось бы, располагает к громогласным оркестровым записям, богатым пышными, многосоставными звуч-ностями. Но такие треки, вскрывая одну из возможностей, заложенных в конструкции приборов, обнаруживают их сокровенные свойства не столь очевидно, как, скажем, записи монотембровые. Будучи по своему изысканному качеству пригоден к тому, чтобы возможно более выгодно преподнести самую современную, технически высококлассную запись, комплект предстает во всей силе и величии, работая с "архивом". Наконец, по ряду причин, оказывается крайне важной свежесть впечатления, каковую я имел счастье обеспечить себе, прибегнув к диску, который сам по себе стал для меня открытием. Итак, моими опорными записями стали: Оркестровые пьесы Берга с Караяном (для большого звука), 8-й опус концертов Вивальди с Ф. Айо (для монотембровости) и диск "Пианисты золотого века" в реставрации А. Лихницкого (также для монотембровости, а заодно — для архива и свежего впечатления). Значительную роль сыграла также 5-я симфония Шуберта в неповторимой подаче Райнера (роль досконально знакомого трека, назначенного контролировать адекватность слухового впечатления). Опробовать возможности комплекта в большом звуке на какой-нибудь трескучей, схематичной по оркестровке музыке вроде Dies irae из Реквиема Верди — все равно, что проделывать сакраментальную операцию по забивке гвоздей посредством электронного микроскопа. Пьесы Берга, образец причудливого, непомерно дифференцированного оркестра, я взял в караяновской записи, технически выполненной довольно посредственно, если не сказать топорно. Впрочем, и маэстро Караян никогда не заботился о тембровой отделке, подходя к оркестровому звуку суммарно — как к огромному роялю. Наша аппаратура дает совершенно адекватное представление о, мягко выражаясь, суровом лаконизме караяновского тембрового мышления и о незатейливом подходе режиссера звукозаписи. Но тонкость тембровой и артикуляционной нюансировки при прочтении трека такова, что, составляя самостоятельное эстетическое впечатление, она придает изысканность звучанию дорожки, которая отнюдь не изысканна сама по себе. Вот, допустим, Караян единой пачкой врубает валторны и деревянные духовые, а запись фиксирует их тускло, сближение по тембрам. У Берга внутри пачки происходят скольжения голосов от инструмента к инструменту, непредсказуемые, капризные выключения и вторжения партий. Аппаратура, не выходя за пределы данной ей тусклости, делает неповторимым каждое тембровое событие. При этом впечатление от караяновского непреклонного — невзирая ни на какие перипетии партитуры — ведения формы существенно размывается. Внутри пластов, размашисто очерченных маэстро, возникает какое-то мерцание, какая-то таинственная жизнь, которая отвлекает на себя львиную долю внимания. Подчеркну, что комплект действует в пределах предоставленной записью усеченной палитры,— но внутри нее аппараты оттеняют все тембровые события, подавая каждое из них по-особенному. Что значит "по-особенному"? Для ответа на этот вопрос обратимся к струнным — почти монотембровым -концертам Вивальди. Кондо-сан неспроста так распространялся о передаче тембровой нюансировки струнных: бесконечное разнообразие красочных переливов — в пределах ограниченной гаммы — их плавность, богатство шумовых составляющих,— все это чарует его созерцательную дзен-буддистскую душу. Оркестр Вивальди содержит широчайший спектр штрихов; благодаря уникальному богатству ритма, его музыка изобилует и быстрыми пассажами, и долгими нотами, и самыми различными — от плавных до мгновенных — сменами движения. На материале Вивальди можно вслушаться во всякий струнный звук: в тянущийся, льющийся каскадами, в острый, в размягченный до мления.

Так вот, произведя опыт этого экстремального вслушивания, я утверждаю следующее. Аудионотовская бригада действительно реагирует на каждый тембровый и артикуляционный нюанс,— реагирует с подробностью и тактом, изделиям иных фирм (разумеется, тем, с которыми я знаком) не доступными. Но: реагирует безо всякой системы. Тембр и артикуляция, в особенности микродинамика, передаются в нерасторжимом единстве. При этом: один момент атаки темброво подчеркивается какой-то звонкостью — словно легкий удар по хрустальной рюмке; другой окрашивается более "вязким тембром"— как труба. В тянущемся звуке ювелирно выделаны все "вилочки"— крохотные crescendo и diminuendo; ряд вилочек демонстрирует вариации характерно струнного, матового тембра,— но вдруг какое-нибудь крохотное усиление звука блеснет глянцевой ясностью колорита, а следующий громкостный спад погрузится в тембр глуховатый, смутный, почти не опознаваемый... Вот она — замочная скважина лампового чуда. Приборы "Audio Note" настроены на удивительную чуткость к нюансам звука. Они сделаны так, что неподражаемо передают звуковое целое: как бы ни были многочисленны детали, вычитанные в одном звуке, эти детали даны в органическом (исходном) единстве, а потому звук не кажется раздробленным, "разжеванным": он целостный, сложный организм, сквозь кожу которого мы таинственным образом видим циркуляцию внутренних сред, колебания тканей... Но в эти приборы совершенно не заложен алгоритм реагирования на упомянутые нюансы - реакция тракта на частности фонограммы абсолютно непредсказуема. Она всегда красива, деликатна,- но характер ее изменяется без малейшей системы. Быть может, в вакууме ламп происходят какие-то вероятностные либо стохастические процессы, которые, в виде непредсказуемой игры, накладываются на звучание... Отсюда, кстати, суммарный тембровый колорит тракта: по первому впечатлению, он как будто нейтрален, но, вслушиваясь, обнаруживаешь, что для истинной нейтральности он слишком насыщен. На деле бесконечная игра, стохастическое мельтешение едва различимых красочных оттенков, создает общий псевдо-нейтральный, точнее, напряженно- или заряженно- нейтральный колорит,- как цвета радуги составляют белый цвет.

И еще одно достопримечательное обстоятельство. Помимо микроскопических флуктуации тембра и артикуляции, пристальный слух обнаружит и вероятностные макроколебания, которым подвержен комплект. Обычно качества звука меняются линейно — по мере разогрева. Здесь же я столкнулся с волнообразными изменениями в процессе работы, которые совершались безо всякой регулярности,— длина "волн" была различной и непредсказуемой. Так, звучание в целом время от времени становилось чуть - на какие то граны - глуховатым, ватным, а затем плавно возвращалось к своей обычной кристальной чистоте. Или атака - по той же волнообразной схеме - незначительно размягчалась, чтобы всякий раз прийти к нормали соразмерности. Внутренняя загадочная жизнь, внутреннее течение незапрограммированных, каких-то даже, пожалуй, волнующих процессов... Зачем же в интриге с участием тракта так желательно музыкальное открытие? Затем, разумеется, чтобы понять, насколько впечатление от детищ "Audio Note", крайне, как мы видели, неординарное, подавляет собственно музыкальное впечатление. Ведь логически - исходя из всего сказанного выше - такое подавление вполне допустимо. К сожалению, я не могу распространиться здесь об уникальном диске "Пианисты Золотого века", содержащем записи Рахманинова, Падеревского и Корто, так широко, как он того заслуживает и как мне хотелось бы. Скажу о том, что имеет непосредственное касательство до моего основного предмета: диск этот, благодаря аналоговой реставрации А. М. Лихницкого, впервые дает представление о тембровой стороне игры перечисленных великих, об их звукоизвлечении. Все фонограммы, разумеется, содержат большое количество шумов. Так вот, с замечательной ясностью вскрывая нюансировку в игре пианистов, тракт делал доступными такие вещи, которые обычно не прослушиваются на архивных дорожках,— вплоть до тонкостей педализации. И немного фантастическая медитация над трактом приковывала внимание к драгоценным звукам, почти полностью отвлекала от шумов... Настойчивый посыл: "вслушивайся!"- заставлял слух быть напряженно-аналитичным, принуждал пробиваться изо всех сил к давно ушедшим музыкантам сквозь отголоски их игры. Результат превзошел все ожидания: так, я имею основания полагать, что это был первый (и не только в моей жизни) полноценный контакт с Падеревским, о стиле которого аудиоматерия до сих пор давала весьма смутное представление... Но такая процедура отнимает массу энергии: делая все от него зависящее, тракт требует еще большего от слушателя, а потому медитация остается полноценной в течение часа-полутора - не более. Да, "Audio Note" изготовила нечто вроде той золотой проволоки, которую персидские факиры годами сворачивали в причудливый клубок, чтобы затем, годами мысленно прослеживая ее формы, выходить за пределы своего сознания...

Вывод

В заключение расскажу об эксперименте по совмещению AC "Audio Note AN-E/SPe" с чужеродным трактом, который использовался для сравнения. Ничего не хочу сказать дурного о контрольном тракте. Возможно, он сам по себе очень хорош — как хороши AC "AN-E", с их замечательно правильной акустической панорамой и непринужденной отзывчивостью к легчайшим касаниям сигнала, которая живо чувствуется в самом громоздком forte, в истаивающем piano. Отсутствие в звуке хотя бы малейшего "песка", уханий, вообще всяких нечистот, это, конечно, собственное достоинство колонок, которое сохранялось в обеих комбинациях — и с лампами испытуемого тракта, и с транзисторами контрольного. АС удивляют тем, что между басами и серединой нет даже намека на лакуну — воображаемого пространственного разрыва по вертикали между воображаемыми же источниками соответствующих частотных отрезков,— а ведь такая лакуна наличествует у всех (или практически у всех) АС. В комбинации же с "Pass Labs" вышло вот что. Жестко структурирований, "избирательный" сигнал тракта совершено не отоваривал повышенную и, главное, совершенно не избирательную чувствительность АС. Звук АС, можно сказать, повисал на поступающем сигнале, как ненадутый парус или как скверно раскрывшийся парашют. Впрочем, я уже говорил, что порождения "Audio Note" (по крайней мере, такого класса, как описанные в настоящем тесте) способны жить только замкнутым кланом.

Aудио Магазин 2 (49) 2003